Оно могло бы показаться прекрасным и соблазнительным, если бы к нему прилагалась голова.

— Они ответят, — пообещал Дигнус. — Они за всё ответят…

Дигнус вышел из этого не то святилища, не то логова безумного ученого. Он шагал коридорами «Ковчега», и лицо его сохраняло выражение непреклонной решимости.

Зал, в который вошел Дигнус, предназначался для торжественных церемоний. «Как, например, — уточнял кодекс, — коронация, заключение важных договоров, бракосочетания и проч.». Ни один из толкователей кодекса не посмел сказать, что подвешенные за ноги гинопосцы не входят в понятие «проч.». И гинопосцев повесили здесь.

— Здорово, зеленоглазый! — бодрым голосом поприветствовал его один из висящих солдат. Всего их было десять. — Ты теперь, что ли, за главного? Слыхал, вашу рехнувшуюся сучку малость порезали. Значит, так, у меня есть к тебе предложение. От лица всего Гинопоса я уполномочен сказать: если ты прямо сейчас расстегнешь мне штаны и нежно поработаешь ротиком, я обещаю убить тебя так быстро, как только смогу.

Остальные гинопосцы послушно захохотали, поддерживая своего запевалу.

Дигнус взглядом нашел единственного находящегося здесь узорга и кивнул ему. Тот подвинул стоящее на полу ведро под разговорчивого парня.

Выглядели гинопосцы жалко. Неделю они жили впроголодь, не снимая формы, в холодных камерах, и вот теперь висели кверху ногами. Глаза налились кровью, лица болезненно раскраснелись.

— Меня зовут Дигнус, и я — глава отдела безопасности принцессы.

— Где-то ты оступился, брат, — фыркнул гинопосец. После того как под его головой оказалось пластиковое ведро, шутить ему расхотелось, но он старался.

— Кроме того, я, в силу возраста и особых заслуг, являюсь одним из живых хранителей закона, ведущего узоргов к благоденствию, — продолжал Дигнус. — Не пытайтесь проникнуть в сущность нашего общественного устройства, мозг гинопосца слишком для этого слаб.

— Мне не нужно знать, как что устроено у ос, чтобы поджечь улей.

Дигнус улыбнулся, опустил руку в карман пиджака.

— Ос никогда не держали в ульях, дурачок. А вот такое понятие как дикие пчелы — действительно существует. Дай-ка я тебе кое-что об этом расскажу.

Дигнус достал маленький и, кажется, совершенно не страшный кусочек пластика. Белый цилиндрик, который принялся вертеть в руке.

— У пчел — для существ, у которых отсутствует мышление — было весьма сложное строение общества. Сложное и странное. К примеру, всю работу делали самки. А самцы годились только для оплодотворения, причем, исключительно матки. Вообразите рой из нескольких сотен или даже тысяч пчел. Все они — сёстры. Дочери одной единственной матки.

Дигнус поднял руку с цилиндриком и что-то в нем нажал. Световые лучи, сверкнув с двух концов цилиндрика, замкнулись в ослепительно белую дугу. Дигнус держал нечто вроде лазерной пилы. Устройство, подобного которому гинопосцам видеть не доводилось. Лазеры, которые они использовали, были прямыми, а это устройство, казалось питало само себя.

— Случалось так, что матка умирала, — продолжал Дигнус. — Тогда в улей приходил хаос. Отчаянно жужжа, пчелы мечутся из стороны в сторону. Обычно миролюбивые, они становятся агрессивными, готовы нападать на любое живое существо. И жалить, жалить, расставаясь с жизнью. Но что самое главное, нельзя просто взять и посадить другую пчелу на «трон». Нельзя сказать: «Вот ваша новая матка!». Нет, это должна быть совершенно особая особь. Та, которой будут служить. Та, в которой никто не усомнится.

Дигнус как бы походя, не останавливаясь, махнул рукой, проходя мимо самого разговорчивого гинопосца. Луч прошел через его шею без секундной задержки. Голова, раскрыв рот и выпучив глаза, упала в ведро, а сверху тут же полилась кровь. Тело дрыгалось, сердце никак не хотело останавливаться, отказывалось поверить в смерть.

— Люди создали узоргов, — говорил Дигнус, глядя на льющуюся в ведро кровь, — и привили им некоторые полезные качества. В частности, те, что проявлялись пчелами. Гипотетически, особь женского пола, стоящая во главе народа, избегает агрессивной политики. Напротив, она видит своей целью увеличение популяции и повышение уровня жизни. А пчелиный инстинкт не допустит борьбы за власть. Пока матка соответствует ожиданиям роя, она остается маткой.

Дигнус видел, как округляются глаза гинопосцев. Они все еще не верили, что одного из них только что обезглавили. Так легко, так быстро, без звука удара, без хруста костей, без треска разрезаемого мяса. Должно быть, световая пила казалась им подлым оружием. Дигнус повернулся к узоргу и, улыбнувшись, опустил веки. Тот выскочил за дверь и тут же вернулся, неся перед собой стопку ведер, вставленных одно в другое.

— Выродок, — скрипнул зубами самый широкоплечий гинопосец, когда ведро встало под его головой. — Трусливая зеленоглазая сучка. Мы казнили лишь тех, кого захватили в честном бою. Зачастую — два наших на десяток ваших. А ты? Одурманил нас каким-то газом и теперь играешь тут в крутого? — Он сплюнул в ведро и хотел было презрительно отвернуться, но не смог этого сделать из своего положения.

— Были и другие качества, которые достались узоргам от пчел, — невозмутимо продолжал Дигнус. — Так, например, самцам изрядно снизили ту самую маскулинность, которой так кичится Гинопос. Да, увы, мужчины-узорги не отличаются смелостью, агрессивностью, они не воинственны и более склонны к науке, чем к битве. Однако это вовсе не значит, что они не могут испытывать злость. Испепеляющую душу, беспомощную злость.

Дигнус повертел «пилу» перед глазами, стоя напротив широкоплечего гинопосца.

— Что я могу? — прошептал Дигнус. — Я — старший член совета, но у меня нет власти. Лишь принцесса могла отдавать приказы. Она, да еще верховный советник, Хирт. Он был уполномочен взять на себя управление в отсутствие принцессы. Он должен был избрать новую принцессу. Но сейчас наш рой обезглавлен. И мы — мечемся. Мы — агрессивны.

Ослепительно сверкнула «пила», и, поливаемая кровью, в ведро упала крупная голова гинопосца. А вот тело дергалось значительно меньше. Не всегда жизни больше там, где больше мяса. Два-три судорожных сокращения, и вот — жалкий кровоточащий мешок вместо человеческого тела.

— Не надо! — Нервы у следующего гинопосца не выдержали. Он пытался извиваться, но, накрепко перевязанный по рукам и ногам, лишь затягивал специальным образом рассчитанные узлы, веревки вгрызались в тело, но до поры парень даже не замечал этого. — Пожалуйста, нет, только не так, не сейчас, я… Я всё скажу!

— Что ты скажешь, рядовой? — засмеялся Дигнус. — Поведаешь, как тебя две недели назад перевели с «детского» корабля и сразу послали в дегенератскую атаку, как пушечное мясо, которое не жалко?

Парень выпучил глаза.

— Откуда тыыыгххх…

А вот этот долго пляшет, и кровь — толчками. Загляденье.

У Дигнуса начали трястись руки, он был близок к истерике. Но заставил себя идти дальше. Он этого хотел.

— Траур по принцессе длится две недели, — пояснил Дигнус следующему гинопосцу, стиснувшему зубы в ожидании неминуемой смерти. — Потом, если не объявится советник, мы сможем сами выбрать новую принцессу. И она примет решение о дальнейших наших действиях. Но до тех пор — хаос. Хаос правит!

Еще одна голова летит в ведро, снова кровь, кровь… Дигнус с трудом удерживается, чтобы не подставить руки под этот поток. Ему хочется умыться кровью, напиться ею. Безумие, хаос, о котором он говорит, действительно здесь.

— Однажды наши придут сюда, — говорит кто-то из оставшихся пока еще гинопосцев. — Уж они поговорят с тобой про пчелок.

— Жду с нетерпением! — пропел Дигнус.

Он довел казнь до конца. Десять ведер с кровью. Десять плавающих в крови голов. И десять обезглавленных туловищ, висящих под потолком. Маленькая и бесполезная месть за принцессу Иджави. И как же больно, как страшно от того, что мстил он — не тем. Гинопосцы истребили немало узоргов, но вот к Иджави ни один из них даже пальцем не прикоснулся. Удар нанес свой. И от этого хотелось выть.